Неточные совпадения
Хлестаков. Сделайте милость, садитесь. Я теперь вижу совершенно откровенность вашего нрава и радушие, а
то, признаюсь, я уж думал, что вы пришли
с тем,
чтобы меня… (Добчинскому.)Садитесь.
Артемий Филиппович. Не смея беспокоить своим присутствием, отнимать времени, определенного на священные обязанности… (Раскланивается
с тем,
чтобы уйти.)
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и
то смотрит,
чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог
с ним! я человек простой».
Городничий. Я пригласил вас, господа,
с тем,
чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор.
Этак ударит по плечу: «Приходи, братец, обедать!» Я только на две минуты захожу в департамент,
с тем только,
чтобы сказать: «Это вот так, это вот так!» А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только — тр, тр… пошел писать.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно
с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не
то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы, и казалось им, что это люди какие-то особенные, что они самой природой созданы для
того, чтоб ходить без конца, ходить по всем направлениям. Что они спускаются
с одной плоской возвышенности для
того,
чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для
того,
чтобы перейти вслед за
тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще…
Но сие же самое соответствие,
с другой стороны, служит и не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит, собственно, задача его? В
том ли,
чтобы критиковать или порицать? Нет, не в
том. В
том ли,
чтобы рассуждать? Нет, и не в этом. В чем же? А в
том, легкодумный вольнодумец,
чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.
Тем не менее глуповцы прослезились и начали нудить помощника градоначальника,
чтобы вновь принял бразды правления; но он, до поимки Дуньки,
с твердостью от
того отказался. Послышались в толпе вздохи; раздались восклицания: «Ах! согрешения наши великие!» — но помощник градоначальника был непоколебим.
Как бы
то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги
с начинкой) и,
чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности,
с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
С тех пор законодательная деятельность в городе Глупове закипела. Не проходило дня, чтоб не явилось нового подметного письма и
чтобы глуповцы не были чем-нибудь обрадованы. Настал наконец момент, когда Беневоленский начал даже помышлять о конституции.
Претерпеть Бородавкина для
того, чтоб познать пользу употребления некоторых злаков; претерпеть Урус-Кугуш-Кильдибаева для
того,
чтобы ознакомиться
с настоящею отвагою, — как хотите, а такой удел не может быть назван ни истинно нормальным, ни особенно лестным, хотя,
с другой стороны, и нельзя отрицать, что некоторые злаки действительно полезны, да и отвага, употребленная в свое время и в своем месте, тоже не вредит.
Для
того чтобы воровать
с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью.
Другие утверждали, что Пфейферша еще в вольном городе Гамбурге полюбила Грустилова за его меланхолический вид и вышла замуж за Пфейфера единственно затем,
чтобы соединиться
с Грустиловым и сосредоточить на себе
ту чувствительность, которую он бесполезно растрачивал на такие пустые зрелища, как токованье тетеревов и кокоток.
— Я человек простой-с, — говорил он одним, — и не для
того сюда приехал, чтоб издавать законы-с. Моя обязанность наблюсти,
чтобы законы были в целости и не валялись по столам-с. Конечно, и у меня есть план кампании, но этот план таков: отдохнуть-с!
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время дня и шорох во время ночи. Он видел, как
с наступлением сумерек какие-то тени бродили по городу и исчезали неведомо куда и как
с рассветом дня
те же самые тени вновь появлялись в городе и разбегались по домам. Несколько дней сряду повторялось это явление, и всякий раз он порывался выбежать из дома,
чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм.
Так прошел и еще год, в течение которого у глуповцев всякого добра явилось уже не вдвое или втрое, но вчетверо. Но по мере
того как развивалась свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ.
С увеличением материального благосостояния приобретался досуг, а
с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей. Так бывает всегда, но глуповцы употребили эту"новоявленную у них способность"не для
того,
чтобы упрочить свое благополучие, а для
того, чтоб оное подорвать.
— Ежели есть на свете клеветники, тати, [Тать — вор.] злодеи и душегубцы (о чем и в указах неотступно публикуется), — продолжал градоначальник, —
то с чего же тебе, Ионке, на ум взбрело, чтоб им не быть? и кто тебе такую власть дал,
чтобы всех сих людей от природных их званий отставить и зауряд
с добродетельными людьми в некоторое смеха достойное место, тобою «раем» продерзостно именуемое, включить?
Понятно, что, ввиду такого нравственного расстройства, главная забота нового градоначальника была направлена к
тому,
чтобы прежде всего снять
с глуповцев испуг.
Несмотря на
то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу,
чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться
с господами.
Одно привычное чувство влекло его к
тому,
чтобы снять
с себя и на нее перенести вину; другое чувство, более сильное, влекло к
тому,
чтобы скорее, как можно скорее, не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
Само собою разумеется, что он не говорил ни
с кем из товарищей о своей любви, не проговаривался и в самых сильных попойках (впрочем, он никогда не бывал так пьян,
чтобы терять власть над собой) и затыкал рот
тем из легкомысленных товарищей, которые пытались намекать ему на его связь.
А в душе Алексея Александровича, несмотря на полное теперь, как ему казалось, презрительное равнодушие к жене, оставалось в отношении к ней одно чувство — нежелание
того, чтоб она беспрепятственно могла соединиться
с Вронским,
чтобы преступление ее было для нее выгодно.
Но в семье она — и не для
того только,
чтобы показывать пример, а от всей души — строго исполняла все церковные требования, и
то, что дети около года не были у причастия, очень беспокоило ее, и,
с полным одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это теперь, летом.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было
то самое, что он ожидал, — письмо от матери
с упреками за
то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о
том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука,
чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
И между ними составилось что-то в роде игры, состоящей в
том,
чтобы как можно ближе сидеть подле тети, дотрогиваться до нее, держать ее маленькую руку, целовать ее, играть
с ее кольцом или хоть дотрогиваться до оборки ее платья.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу,
чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к
той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет,
то будет лучше, чем в руках многих мне известных, —
с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому,
тем я больше доволен.
Но в
ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что они несправедливы; она не только сомневалась в себе, она чувствовала волнение при мысли о Вронском и уезжала скорее, чем хотела, только для
того,
чтобы больше не встречаться
с ним.
— Ну, а ты что делал? — спросила она, глядя ему в глаза, что-то особенно подозрительно блестевшие. Но,
чтобы не помешать ему всё рассказать, она скрыла свое внимание и
с одобрительной улыбкой слушала его рассказ о
том, как он провел вечер.
Теперь Анна уж признавалась себе, что он тяготится ею, что он
с сожалением бросает свою свободу,
чтобы вернуться к ней, и, несмотря на
то, она рада была, что он приедет.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер делала всё возможное для
того,
чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие,
с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела в них
то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он вышел из комнаты, она перестала думать о нем.
Туман, застилавший всё в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства
с новой болью защемили больное сердце. Она не могла понять теперь, как она могла унизиться до
того,
чтобы пробыть целый день
с ним в его доме. Она вошла к нему в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы,
чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их:
тем ли, что увезу от отца, или
тем, что оставлю
с развратным отцом, — да,
с развратным отцом… Ну, скажите, после
того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После
того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь
с гувернанткой своих детей…
Чем дальше он ехал,
тем веселее ему становилось, и хозяйственные планы один лучше другого представлялись ему: обсадить все поля лозинами по полуденным линиям, так
чтобы не залеживался снег под ними; перерезать на шесть полей навозных и три запасных
с травосеянием, выстроить скотный двор на дальнем конце поля и вырыть пруд, а для удобрения устроить переносные загороды для скота.
«Разумеется, мне всё равно, но всё-таки совестно и ужасно глупо», подумал Левин, утешая себя
тем, что все это делают, и поехал в публичное заседание Комитета, где он должен был найти свояченицу,
чтобы с ней вместе ехать домой.
Это говорилось
с тем же удовольствием,
с каким молодую женщину называют «madame» и по имени мужа. Неведовский делал вид, что он не только равнодушен, но и презирает это звание, но очевидно было, что он счастлив и держит себя под уздцы,
чтобы не выразить восторга, не подобающего
той новой, либеральной среде, в которой все находились.
— Да, но ты согласись, что открывается новое, несомненно полезное учреждение. Как хочешь, живое дело! Дорожат в особенности
тем,
чтобы дело ведено было честно, — сказал Степан Аркадьич
с ударением.
Перед отъездом Вронского на выборы, обдумав
то, что
те сцены, которые повторялись между ними при каждом его отъезде, могут только охладить, а не привязать его, Анна решилась сделать над собой все возможные усилия,
чтобы спокойно переносить разлуку
с ним. Но
тот холодный, строгий взгляд, которым он посмотрел на нее, когда пришел объявить о своем отъезде, оскорбил ее, и еще он не уехал, как спокойствие ее уже было разрушено.
Левин часто замечал при спорах между самыми умными людьми, что после огромных усилий, огромного количества логических тонкостей и слов спорящие приходили наконец к сознанию
того, что
то, что они долго бились доказать друг другу, давным давно,
с начала спора, было известно им, но что они любят разное и потому не хотят назвать
того, что они любят,
чтобы не быть оспоренными.
Ему хотелось,
чтобы Левин был весел. Но Левин не
то что был не весел, он был стеснен.
С тем, что было у него в душе, ему жутко и неловко было в трактире, между кабинетами, где обедали
с дамами, среди этой беготни и суетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, Татар — всё это было ему оскорбительно. Он боялся запачкать
то, что переполняло его душу.
С той минуты как он проснулся и понял, в чем дело, Левин приготовился на
то,
чтобы, не размышляя, не предусматривая ничего, заперев все мысли и чувства, твердо, не расстраивая жену, а, напротив, успокаивая и поддерживая ее храбрость, перенести
то, что предстоит ему.
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы
то ни стало положившего свою жизнь на
то,
чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он
с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— Нельзя согласиться даже
с тем, — сказал он, —
чтобы правительство имело эту цель. Правительство, очевидно, руководствуется общими соображениями, оставаясь индифферентным к влияниям, которые могут иметь принимаемые меры. Например, вопрос женского образования должен бы был считаться зловредным, но правительство открывает женские курсы и университеты.
Он не мог признать, что он тогда знал правду, а теперь ошибается, потому что, как только он начинал думать спокойно об этом, всё распадалось вдребезги; не мог и признать
того, что он тогда ошибался, потому что дорожил тогдашним душевным настроением, а признавая его данью слабости, он бы осквернял
те минуты. Он был в мучительном разладе
с самим собою и напрягал все душевные силы,
чтобы выйти из него.
В его интересах было
то,
чтобы каждый работник сработал как можно больше, притом
чтобы не забывался,
чтобы старался не сломать веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обдумывал
то, что он делает; работнику же хотелось работать как можно приятнее,
с отдыхом, и главное — беззаботно и забывшись, не размышляя.
— Мне иногда тяжело, что я как лишняя здесь, — сказала Анна, выходя из детской и занося свой шлейф,
чтобы миновать стоявшие у двери игрушки. — Не
то было
с первым.
Он чувствовал себя на какой-то недосягаемой высоте,
с которой он старательно спускался,
чтобы не обидеть
тех,
с кем говорил.
Был уже шестой час и потому,
чтобы поспеть во-время и вместе
с тем не ехать на своих лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее место и задумался.
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых,
чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено бы было исследовать на месте состояние инородцев; во-вторых, если окажется, что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных,
то чтобы была назначена еще другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев
с точек зрения: а) политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих,
чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о
тех мерах, которые были в последнее десятилетие приняты этим министерством для предотвращения
тех невыгодных условий, в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец,
чтобы было потребовано от министерства объяснение о
том, почему оно, как видно из доставленных в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание в статье 36.
— Я в этом отношении не
то что равнодушен, но в ожидании, — сказал Степан Аркадьич
с своею самою смягчающею улыбкой. — Я не думаю,
чтобы для меня наступило время этих вопросов.